идет речь. И у московских хиппи были популярны сладости с продуктами конопли и других галлюциногенов. Ждать эффекта от них приходилось дольше, но поймать на их употреблении было практически невозможно – они коноплей не пахли.

– Я думала, с такой халвой здесь строго.

– Ты и правда девочка?

Агата громко рассмеялась, забыв о «режиме безмолвия». Я ей напомнила об этом, и она перешла на шепот.

– С мини-трансами здесь еще тот мутяк. В верхнем лагере – свобода экспериментов, а здесь, внизу, муштра! Свобода должна быть везде, правильно я говорю?

– Мини-транс в каком смысле?

– В смысле мини-трансформатор. Ты где находишься? В «Трансформаторе». Усекла фишку?

И, взмахнув руками, как крыльями, Агата пошла от меня прочь.

«Может, эти “эксперименты” и объясняют скорость Элиной “трансформации”, – подумала я и тут же себя осадила. – Эли больше нет. С экспериментами или без них Эля превратилась в Малгеру. Теперь есть Малгеру, а Эля пропала бесследно и навсегда». И я направилась в свою комнату дописывать новое письмо новой Элеоноре.

* * *

Последнее время Нюта мало бывала в нашей с ней комнате, и я надеялась, что и в этот раз буду там одна. Но, открыв дверь, я встретилась взглядом со своей соседкой. В моем облике ее что-то насторожило.

– Все в порядке? – спросила она.

Я должна была сообщить ей о своем отъезде, но это был неподходящий момент для разговора о завершении моего ретрита. Я ответила, что все хорошо, и перевела разговор на Малгеру.

– Я видела ее сегодня. Она мне не понравилась.

Недоумение, сначала появившееся на лице Нюты, перешло в возмущение.

– Как ты странно выражаешься. Что значит «не понравилась»?! Она здесь не для того, чтобы нравиться.

– А для чего она здесь?

Нюта вперила в меня взор.

– Кстати, мне сказали, что резиденты верхнего лагеря употребляют наркотики.

В глазах Нюты мелькнул ужас.

– Кто сказал?

– Неважно. Это правда?

– Конечно нет! – с негодованием воскликнула Нюта.

Я не придавала значения ее реакции, но ее негодование было мне приятно. И в самом деле, мало ли что трезвонят девицы, перебравшие «микротрансов».

– Расскажи, что тебе известно о Малгеру. А потом о ней расскажу тебе я, – сказала я Нюте.

Это предложение ее испугало.

– Нет-нет, мне этого не надо.

С того момента она перестала обращать на меня внимание. А когда пошла на видеодаршан Мокшафа, не позвала меня, как обычно, с собой.

22

На следующий день после завтрака я отправилась в секретариат, чтобы сообщить о своем отъезде и получить выписку для получения вещей из камеры хранения. Письмо Элеоноре, которое я дописала вчера вечером, уже лежало в самодельном конверте, который я собиралась передать дяде Мите.

На подходе к зданию с колоннами и растяжкой с вопросом Шанкары я увидела Парджаму, которая оттуда выходила. Заметив меня, она задержалась, а когда я к ней подошла, спросила, как дела.

Ее взгляд, изучавший меня, показался мне слишком цепким. Она должна была знать и о приезде Андрея, и о моей встрече с Элеонорой, но, похоже, станет опять притворяться, что ни о чем не ведает. Я проигнорировала ее вопрос и спросила:

– Ты можешь мне объяснить, как люди становятся другими? Да еще настолько другими, что близкие их не узнают?

Она взяла меня под руку и повела за здание секретариата, где находилось что-то вроде скверика с одной-единственной скамейкой. Мы на ней устроились, и Парджама заговорила:

– Бывает и наоборот: можно не быть самим собой, а потом стать. А близкие… Близкие часто этого не хотят. Никто нам так не мешает быть собой, как близкие. Наши близкие – враги наши.

– Это сказал, надо думать, Шанкара? Или, может быть, Мокшаф?

– Да нет, это сказал Иисус Христос.

– Иисус Христос говорил как раз о любви к ближним.

– Вот такой парадокс.

Судя по ее насмешливому взгляду, ей лично этот парадокс не мешал.

– Да уж, парадоксов в жизни полно, – сказала я. – Среди них есть смешные. Вот такой, например: ты была знакома с Малгеру еще в Москве, а о моей сестре Элеоноре ничего не слышала.

Она отвела от меня свой взгляд, направила его куда-то вдаль, помедлила и потом рассказала мне, как все было.

Оказалось, что в нашу первую встречу Парджама узнала во мне журналистку, которая разоблачила одного почтенного батюшку. Она видела меня в популярном телевизионном ток-шоу, где меня представили как «акулу пера». Так что, когда я пришла к ней после регистрации на собеседование, она знала, с кем имеет дело. И решила, что я сюда приехала с журналистским заданием. Она не могла знать, что я уже ушла из журналистики.

Парджама сразу же сообщила Малгеру, что один из ретритеров – скандальная журналистка Мария Игнатова, но та не подала и виду, что я ее сестра. Если Малгеру потом спрашивала обо мне, то называла меня «та журналистка». И потому что я была в их разговорах «та журналистка», Парджаме было понятно, зачем Малгеру распорядилась не упускать меня из виду и сообщать ей обо всем подозрительном в моем поведении, что и делала моя соседка Нюта. Тем же занимались и другие старожилы, которых поселяли в жилые корпуса ретритеров, что было, разумеется, для пользы самих ретритеров, как разъяснила мне Парджама.

– Но ведь когда я просила тебя помочь мне встретиться с сестрой, я назвала ее Элеонорой, а это прежнее имя Малгеру, и оно должно было быть тебе известно, – напомнила я ей.

– Все верно. Я передала это Малгеру, а она в ответ возмутилась: «Надо же так врать!» И сказала мне, чтобы я не подавала виду, что мы с ней знаем о твоем вранье. Ты должна была думать, что мы не против помочь тебе встретиться с твоей так называемой сестрой. Откуда мне было знать, кто из вас двоих мне врет на самом деле. У вас с Малгеру еще и разные фамилии.

– И от кого ты узнала, кто из нас говорил правду?

Парджама посмотрела на меня с неудовольствием, словно я лезла к ней с какой-то ерундой. Вместе с тем ее взгляд наводил на мысль, что в ее отношениях с моей сестрицей не все было гладко.

– Малгеру вызвала тебя к себе, ничего мне не сказав. Она не стала бы этого делать с какой-то там скандальной журналисткой.

– Но это не доказывает, что я ее сестра.

– Это доказывает, что она мне что-то недоговаривала.

– И ты тогда поверила, что я ее сестра?

– А мне все равно, кто ты. А вот то, что Малгеру что-то умалчивает, мне не все равно.

У Парджамы зло сверкнули глаза и дернулась щека. Она встала и пошла от меня прочь.

– Счастливо оставаться, Тамара, – сказала я тихо ей вслед, в уверенности, что она меня не услышит. Но она услышала, остановилась и обернулась на меня с вопросительным взглядом.

– Я возвращаюсь в Москву. Пойду сейчас выписываться, – сообщила я Парджаме.

– Что ж, этого и следовало ожидать, – сухо отреагировала она. – Но сегодня не получится.

Меня царапнуло нехорошее предчувствие. Я поднялась с лавочки и